Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
Сегодня небо то вспыхнет, то хмурится, то ли хлынет дождь, то ли все-таки нет. Тускло полыхает в проеме улицы то ли новый квартал, то ли просто неяркий свет. Что-то еще спрятано между домами, в тени тополей и лип, в сумеречных дворах. Женщина трет стекло в деревянной раме. Ветер метет по асфальту какой-то прах.
Тишина, вроде покой, а внутри — тревога. Троллейбус неуклонно растет оттуда сюда. Людей немного, автомобилей немного, за рядами домов угадывается вода.
Я здесь гулял, немного любил, искал дешевой свободы, смеялся с друзьями, спускаясь двором к воде. Подолгу смотрел на шлюз и просто на воду. Будешь нигде — значит, и был нигде.
Сохрани меня в тени этих серых зданий, в тени тополей и лип, на самом краю двора. Вряд ли случится так, что вовсе меня не станет: если исчезнешь завтра, где же ты был вчера? Шлюз, перепад высот, влажный зеленый камень, тут — город, там — садик и огород. Кажется, что дома пробираются между нами, а не наоборот.
Был у меня друг. С годами встречались все реже. В августе умер — что я помню о нем? Ветер над водой гниловатый и все-таки свежий. Лет двадцать назад, таким же пасмурным днем, мы с ним вышли сюда, только на другой берег, не имея в виду выйти конкретно сюда. Вдруг кончился лес, как будто раскрылись двери, — и перед глазами чешуйчатая вода.
Память возвращает, пусть неохотно, память, как троллейбус, оттуда сюда доносит смех — нервный, но беззаботный, роет тоннель сквозь осыпавшиеся года.
Здесь есть и тоннель, но света больше в тоннеле, чем в конце тоннеля: пасмурный день вокруг. Верхом идет канал, дышит вода — и мне ли сетовать на судьбу. Разве что — умер друг.
Где он теперь? Трудно, тревожно представить. Видит ли он — шлюзы, канал, меня? Что для него: воля, зрение, память? Пасмурный день — или изнанка дня?
Чайка летит над водой, спутав море и город. Чайка летит, как будто машут платком. Вот уже чуть видна, еле видна, и скоро скроется в этом небе — сером, почти никаком.
Тишина, вроде покой, а внутри — тревога. Троллейбус неуклонно растет оттуда сюда. Людей немного, автомобилей немного, за рядами домов угадывается вода.
Я здесь гулял, немного любил, искал дешевой свободы, смеялся с друзьями, спускаясь двором к воде. Подолгу смотрел на шлюз и просто на воду. Будешь нигде — значит, и был нигде.
Сохрани меня в тени этих серых зданий, в тени тополей и лип, на самом краю двора. Вряд ли случится так, что вовсе меня не станет: если исчезнешь завтра, где же ты был вчера? Шлюз, перепад высот, влажный зеленый камень, тут — город, там — садик и огород. Кажется, что дома пробираются между нами, а не наоборот.
Был у меня друг. С годами встречались все реже. В августе умер — что я помню о нем? Ветер над водой гниловатый и все-таки свежий. Лет двадцать назад, таким же пасмурным днем, мы с ним вышли сюда, только на другой берег, не имея в виду выйти конкретно сюда. Вдруг кончился лес, как будто раскрылись двери, — и перед глазами чешуйчатая вода.
Память возвращает, пусть неохотно, память, как троллейбус, оттуда сюда доносит смех — нервный, но беззаботный, роет тоннель сквозь осыпавшиеся года.
Здесь есть и тоннель, но света больше в тоннеле, чем в конце тоннеля: пасмурный день вокруг. Верхом идет канал, дышит вода — и мне ли сетовать на судьбу. Разве что — умер друг.
Где он теперь? Трудно, тревожно представить. Видит ли он — шлюзы, канал, меня? Что для него: воля, зрение, память? Пасмурный день — или изнанка дня?
Чайка летит над водой, спутав море и город. Чайка летит, как будто машут платком. Вот уже чуть видна, еле видна, и скоро скроется в этом небе — сером, почти никаком.