Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
На планете, где третье солнце ещё не встало,
Голубые деревья под собственным гнутся весом
И седая гора, прорастая, дымит устало,
Я, закутав крыло, расправляя мохнатый хвост,
С наслажденьем вставая во весь трёхметровый рост,
Застывая, гляжу, как ты, сонный, идёшь от леса,
Улыбаешься весь и, светясь с головы до пят,
Осторожно касаешься щупальцем фиолетовым.
Говорю тебе: помнишь, три тысячи лет назад?
Я тебе до сих пор, может быть, не прощаю этого!
Ведь хорошее было место, и солнце яркое,
Интересная жизнь: то кошмар, то сундук с подарками.
Но ты вечно бурчал: с ноября по октябрь слякоть,
И толкаются в комнатах сонныечеловеки.
Ну, тогда ты, конечно, заставил меня поплакать,
Убедительно изобразив, что исчез навеки.
Ты же весь из себя выпендрёжник и одиночка,
Ни шарады не кинул, ни компаса, ни листочка.
Подождал бы меня, я б не маялся там один!
Пожимаешь плечом: мол, три тыщи - большое дело!
И песок под тобой вразнобой зацветает белым,
Не жасмином, конечно,
Но пахнущим, как жасмин.
Голубые деревья под собственным гнутся весом
И седая гора, прорастая, дымит устало,
Я, закутав крыло, расправляя мохнатый хвост,
С наслажденьем вставая во весь трёхметровый рост,
Застывая, гляжу, как ты, сонный, идёшь от леса,
Улыбаешься весь и, светясь с головы до пят,
Осторожно касаешься щупальцем фиолетовым.
Говорю тебе: помнишь, три тысячи лет назад?
Я тебе до сих пор, может быть, не прощаю этого!
Ведь хорошее было место, и солнце яркое,
Интересная жизнь: то кошмар, то сундук с подарками.
Но ты вечно бурчал: с ноября по октябрь слякоть,
И толкаются в комнатах сонныечеловеки.
Ну, тогда ты, конечно, заставил меня поплакать,
Убедительно изобразив, что исчез навеки.
Ты же весь из себя выпендрёжник и одиночка,
Ни шарады не кинул, ни компаса, ни листочка.
Подождал бы меня, я б не маялся там один!
Пожимаешь плечом: мол, три тыщи - большое дело!
И песок под тобой вразнобой зацветает белым,
Не жасмином, конечно,
Но пахнущим, как жасмин.