Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
Соколиная песня | Мари Лафитт
Лавка мадам Фалько находилась на главной городской улице. Это был маленький уютный магазинчик без строго определённой направленности. Хозяйка продавала всё, что ей удавалось найти, купить или смастерить. По сути, она была старьёвщицей, но старьёвщицей с причудами – на её прилавки попадали не абы какие товары, а только те, что приходились по вкусу ей самой. Казалось, в её ассортименте было всёвсё: антикварная мебель, мягкие игрушки, вязаные свитера, потрёпанные книги, флакончики ароматных духов, виниловые пластинки с музыкой на любой вкус, самодельные украшения из бусин и перьев, комнатные растения со всех уголков света и, конечно, фирменные сладости. Сладости от мадам Фалько почитались всем городом за предмет национальной гордости. Булочки в шоколадной глазури, пирожки с яблоками и корицей, тминные кексы, заварные трубочки и печенье с кокосовой стружкой местные ребятишки сметали на ура, да и взрослые от них не сильно отставали. Горожане приходили в лавку не столько как в магазин, сколько как в музей, как в банкетный зал, а то и как в бар – по вечерам хозяйка приторговывала кое-чем покрепче чая и какао. Расхаживая меж прилавков со старинными и редкими вещами, наслаждаясь горячей выпечкой и хорошим вином, люди коротали время, беседовали с друзьями, организовывали поэтические вечера и посиделки с гитарами. Люди любили мадам Фалько, а мадам Фалько любила приютивший её город. И всё-таки, порой посетители замечали в её глазах тоску – какую-то неуловимую, нездешнюю. Как будто её душу что-то мучало, что-то такое, о чём она не могла, не хотела или не имела права распространяться. Однако никто не решался напрямую спросить её об этом – народ в здешних местах был вежливый, пожалуй, даже чересчур, чтил условности и не любил совать нос в чужие дела. А мадам Фалько оно и радовало – она по натуре была скрытной и не спешила раскрывать душу даже лучшим из знакомых.
Никто не знал её настоящего возраста. Ей давали не больше тридцати, однако точную дату её приезда в город и основания лавки никому не удавалось вспомнить. Молодому поколению и вовсе казалось, что этот магазинчик существовал всегда, они просто не могли представить привычный пейзаж без него. Знакомые хозяйки отмечали, что она почти не меняется – казалось, время не властно над её характером, привычками и внешностью, над этими золотыми косами, зелёными глазами, россыпью веснушек, пёстрыми юбками, цветными банданами, кружевными платками и звенящими бусами. Каждое утро она неизменно стояла у окна, набивала трубку чёрным табаком и поглядывала на часы в ожидании первого посетителя. Обычно таковым оказывался какой-нибудь студент, торопившийся заказать у неё чашку кофе по дороге на учёбу, но порой молодёжь опережали старики, приходившие скоротать время за чтением, игрой в шахматы или интеллектуальной беседой. Мадам Фалько была удивительным собеседником. Она умела поддержать разговор на любую тему, от высшей математики до теории музыки, разбиралась едва ли не во всех областях человеческого знания, но никогда не задавалась. Её рассказы звучали как увлекательные истории, как приключенческие романы, а не скучные лекции зазнайки, желающей показать свою образованность. Казалось, не было такой книги, которую она не прочла – а если и была, то она вряд ли относилась к разряду стоящих; такого направления в искусстве, которого она бы не оценила, и такой страны, в которой у неё не водилось бы родственников или знакомых. В её рассказах постоянно всплывали разные имена и фамилии, она часто поминала своих друзей и членов семьи, но на памяти жителей города никто из них не навещал её. Мадам всегда тяготела к одиночеству. Её единственным верным спутником был ручной сокол – вернее, соколица по имени Мэриан.
Мэриан была не менее удивительной личностью, чем её хозяйка. Во-первых, по птичьим меркам она считалась глубокой пенсионеркой, но умирать пока не собиралась. Единственный городской ветеринар как-то осматривал её, когда она подхватила насморк, и заявил, что в остальном её можно назвать абсолютно здоровой. Как и в случае с мадам Фалько, никто не знал, сколько ей лет, но все сходились во мнении, что она живёт с хозяйкой с самого основания магазина. Никто не мог представить эту лавку без птицы – так же, как город без лавки. Во-вторых, Мэриан отличалась не меньшей пунктуальностью, чем мадам. Каждое утро, когда хозяйка стояла у дверей и курила, соколица неизменно сидела на её плече и зорким глазом высматривала клиентов. Видя, что кто-то направляется к магазину, она издавала пронзительный клёкот – то ли приветствуя гостя, то ли оповещая мадам, что к ней явились. Когда посетитель переступал порог – при условии, что это был человек, который ей нравился, – она спешила обслужить его вперёд хозяйки. Забиралась на плечо, перебирала клювом волосы, что-то клекотала на ухо, а то и по-доброму подшучивала – подкрадывалась сзади и выкрикивала боевой клич, от которого студенты проливали кофе, пенсионеры теряли очки, а особо впечатлительные гости могли и поседеть до срока. По вечерам, когда здесь собирались любители вина и поэзии, она неизменно оказывалась в центре внимания. Её манеры сражали горожан наповал – взять хотя бы походку, с какой она расхаживала по столу, выбирая, чем поживиться. Соколица была настоящей леди. И за столом держала себя соответственно – никогда не лезла вперёд других, скромно, но с достоинством, дожидалась своей очереди и всегда с благодарностью смотрела на того, кто осмеливался угостить её чем-нибудь. Порой посетители опасались кормить её тем, что ели сами, хотя мадам Фалько неоднократно говорила, что Мэриан – особенная птица, её можно хоть кислотой поить – всё переварит. Конечно, на эксперименты с кислотой никто не решился, но конфеты, сухарики, зефирных человечков и поджаренные колбаски она сметала на ура, да ещё и шампанским запивала. Иногда, перебрав игристого напитка из чьего-нибудь бокала и слегка захмелев, она принималась потешно танцевать и выделывать петли в воздухе, чем вызывала неподдельную радость зрителей. А после, когда уставшие посетители разбредались по своим квартирам, она тоже возвращалась домой – в подвешенную к потолочной балке старую клетку с истончившимся деревянным дном и позеленевшими медными прутьями. По словам мадам Фалько, её питомица была категорически против ремонта и ни в какую не соглашалась переехать в новое жилище, несмотря на ветхое состояние старого.
Так они и жили – мадам Фалько, Мэриан и их магазин, – а между тем город менялся. Становился больше и современнее, раздавался вширь и в длину, поглощал окрестные деревни и дачные посёлки, выкашивал километры лесов и степей, разживался новыми заводами, фабриками и небоскрёбами, утопал в дыму и чернел от сажи. Вместе с городом менялась и мадам. Тот маленький уютный городок, казалось, застывший вне времени, умирал, и вслед за ним умирала она. Не старела, просто увядала. Худела, бледнела, теряла аппетит, с каждым днём становилась мрачней и задумчивей. В былые времена горожане обратили бы на это внимание, принялись бы судачить, придумывать теории, объясняющие её состояние – одна другой фантастичнее, – да вот беда: её магазин давно не пользовался той популярностью, что прежде. Хозяйка всё так же ждала и курила у порога, Мэриан исправно взлетала ей на плечо, но её радостный крик, за которым обычно следовал скрип двери и звон колокольчика, всё реже нарушал тишину лавки. Прежде здешняя тишина была хрупкой, как в заброшенном храме или в театре за мгновение до того, как занавес взметнётся и зал взорвётся аплодисментами, теперь же она стала тяжёлой, давящей, угрюмой. Мадам Фалько не находила себе места, работа стала ей не в радость, и вскоре она всё забросила. Перестала заваривать по утрам зелёный чай, разводить огонь в камине, смахивать пыль с книжных полок, печь пирожки и поливать цветы на подоконниках – что их поливать, если они и так все пересохли? И вот однажды утром она просто исчезла. Не умерла – её тела не нашли, не уехала – никто не видел, чтобы она паковала чемоданы и шла на вокзал, – просто исчезла. А люди и не заметили. Исчезла и исчезла, им-то какое дело? Никто не тосковал по этой никому не известной одинокой старьёвщице. За редкими исключениями…
Как-то по осени один известный в городе учёный, в бытность студентом имевший обыкновение покупать у неё сладости, захотел нанести визит в магазинчик, с которым у него было связано столько воспоминаний. Ему потребовалось немало времени и усердия, чтобы отыскать это маленькое строение на почти вымершей улочке, некогда считавшейся главной. Наконец его поиски увенчались успехом – как он и ожидал, теперь этот двухэтажный домик с черепичной крышей показался ему куда менее солидным, чем в юности. Он подошёл к двери и постучал – вернее, подёргал кольцо в пасти медного льва, чья голова служила своеобразной ручкой – но ему не ответили. Тогда он толкнул дверь – на его удивление, лавка оказалась не заперта. Учёный осторожно перешагнул порог, вдыхая привычный аромат старых книг и булочек с корицей – конечно, ему почудилось, на самом деле запахи давно выветрились, но ассоциативная память – такая штука… На мгновение ему показалось, что он вернулся во времена своей молодости. Всё было таким же родным и уютным: ряды прилавков и стеллажей, манекены в ретро-прикидах, старый граммофон – ныне он, конечно, молчал, но прежде из него постоянно лился ненавязчивый джаз или по-домашнему торжественная классика. Для полного соответствия воспоминаниям не хватало только хозяйки и её сокола. Знать бы, где они сейчас.
Его взгляд скользнул по клетке Мэриан, которая по-прежнему была прикручена к старой балке ржавой проволокой. Разумеется, птицы на месте не было. Лишь раскрытая нараспашку дверца слабо поскрипывала на ветру.
В этот момент в голове учёного что-то щёлкнуло. Он очень живо представил эту картину: мадам Фалько изящным жестом открывает клетку, и птица, прекрасно понимая, чего от неё хотят, вырывается на свободу, устремляясь к светлому прямоугольнику окна. Хозяйка и прежде выпускала её полетать, но теперь у неё был чёткий приказ – не возвращаться. Лететь, не оглядываясь, не думая, не сожалея, прочь от этих обшарпанных стен, дымящих труб, холодных подъездов, кричащих вывесок, ревущих машин, чужих людей. Туда, где ещё есть шанс выжить…
А что, если так оно и было? Вдруг мадам Фалько была душой этого города? Не того каменного монстра, в которого он превратился, а того уютного, солнечного, живого городка, каким он некогда был? И вот, когда он начал умирать, задыхаясь в отравляющих парах и не видя солнца за новостройками, она покинула его – как и положено душе, когда её тело погибает. Превратилась в соколицу – или просто слилась воедино со своей Мэриан – и упорхнула. Что птице города, она же крылата, не привязана к одному месту, может лететь, куда захочет. А ведь учёному – тогда ещё студенту – давно казалось, что в самой мадам Фалько есть что-то птичье. Лёгкие жесты, летящая походка, зоркие глаза, чуть вздёрнутый нос, похожий на клюв… Да даже имя, помнится, «falco» – это и есть «сокол», только по-латыни. И как он раньше этого не вспомнил?
Размышляя над своей странной теорией, учёный покинул лавку. Ему хотелось бы задержаться, изучить всё как следует, оживить воспоминания, но он спешил на деловую встречу и не мог опоздать. Спустя пару месяцев он попытался найти её снова, но на этот раз безуспешно. Может, он просто плохо искал, а может, её в самом деле снесли – кому нужен заброшенный магазин? Прошёл ещё год, второй, третий, и жители городка окончательно забыли о мадам Фалько. О её выпечке и антиквариате, кофе и пластинках, старом вине и вечерах под хорошую музыку. Только птицу иногда поминали – бывало, один старик шепнёт другому: «А помнишь, у какой-то дамы из числа наших соседей был сокол, не брезгующий конфетами и шампанским? Странное дело, я читал, нормальные птицы от этого дохнут, а тому было хоть бы хны! Просто чудеса! А я всегда говорил, что наш город особенный…» Годы шли, но одно оставалось неизменным. Ощущение лёгкой грусти, витавшее над улицами, словно полупрозрачный шлейф, в спешке брошенный крылатой волшебницей. Это ощущение одолевало всех, кому доводилось хоть раз взглянуть на старые районы города – то, что осталось от его исторического центра. Покатые крыши и скрипучие двери, французские окна и резные коньки, каминные трубы и покосившиеся веранды… Люди, приехавшие в город впервые, сразу проникались ностальгией по тому, чему никогда не были свидетелями. Порой им даже казалось, что они слышат музыку старого граммофона и тихий клёкот где-то в поднебесье. Музыка и клёкот сливались в песню, пронзительную, как иголка, до боли вгрызающаяся в старый винил. Многие жители и гости города пытались записать её нотами, сыграть на том или ином инструменте, придумать слова – они были уверены, что мелодия пришла к ним из ниоткуда, что это просто вдохновение, застигшее их в неподходящий момент. Но ни один из них так и не смог довести начатое до ума. У этой песни был только один автор и только один хозяин.
То была прощальная соколиная песня мадам Фалько.
Все сказки автора: #Мари_Лафитт@cityhaze
Конкурс: #Истинное_Волшебство@cityhaze
#сказка #городская_сказка #cityhaze
Лавка мадам Фалько находилась на главной городской улице. Это был маленький уютный магазинчик без строго определённой направленности. Хозяйка продавала всё, что ей удавалось найти, купить или смастерить. По сути, она была старьёвщицей, но старьёвщицей с причудами – на её прилавки попадали не абы какие товары, а только те, что приходились по вкусу ей самой. Казалось, в её ассортименте было всёвсё: антикварная мебель, мягкие игрушки, вязаные свитера, потрёпанные книги, флакончики ароматных духов, виниловые пластинки с музыкой на любой вкус, самодельные украшения из бусин и перьев, комнатные растения со всех уголков света и, конечно, фирменные сладости. Сладости от мадам Фалько почитались всем городом за предмет национальной гордости. Булочки в шоколадной глазури, пирожки с яблоками и корицей, тминные кексы, заварные трубочки и печенье с кокосовой стружкой местные ребятишки сметали на ура, да и взрослые от них не сильно отставали. Горожане приходили в лавку не столько как в магазин, сколько как в музей, как в банкетный зал, а то и как в бар – по вечерам хозяйка приторговывала кое-чем покрепче чая и какао. Расхаживая меж прилавков со старинными и редкими вещами, наслаждаясь горячей выпечкой и хорошим вином, люди коротали время, беседовали с друзьями, организовывали поэтические вечера и посиделки с гитарами. Люди любили мадам Фалько, а мадам Фалько любила приютивший её город. И всё-таки, порой посетители замечали в её глазах тоску – какую-то неуловимую, нездешнюю. Как будто её душу что-то мучало, что-то такое, о чём она не могла, не хотела или не имела права распространяться. Однако никто не решался напрямую спросить её об этом – народ в здешних местах был вежливый, пожалуй, даже чересчур, чтил условности и не любил совать нос в чужие дела. А мадам Фалько оно и радовало – она по натуре была скрытной и не спешила раскрывать душу даже лучшим из знакомых.
Никто не знал её настоящего возраста. Ей давали не больше тридцати, однако точную дату её приезда в город и основания лавки никому не удавалось вспомнить. Молодому поколению и вовсе казалось, что этот магазинчик существовал всегда, они просто не могли представить привычный пейзаж без него. Знакомые хозяйки отмечали, что она почти не меняется – казалось, время не властно над её характером, привычками и внешностью, над этими золотыми косами, зелёными глазами, россыпью веснушек, пёстрыми юбками, цветными банданами, кружевными платками и звенящими бусами. Каждое утро она неизменно стояла у окна, набивала трубку чёрным табаком и поглядывала на часы в ожидании первого посетителя. Обычно таковым оказывался какой-нибудь студент, торопившийся заказать у неё чашку кофе по дороге на учёбу, но порой молодёжь опережали старики, приходившие скоротать время за чтением, игрой в шахматы или интеллектуальной беседой. Мадам Фалько была удивительным собеседником. Она умела поддержать разговор на любую тему, от высшей математики до теории музыки, разбиралась едва ли не во всех областях человеческого знания, но никогда не задавалась. Её рассказы звучали как увлекательные истории, как приключенческие романы, а не скучные лекции зазнайки, желающей показать свою образованность. Казалось, не было такой книги, которую она не прочла – а если и была, то она вряд ли относилась к разряду стоящих; такого направления в искусстве, которого она бы не оценила, и такой страны, в которой у неё не водилось бы родственников или знакомых. В её рассказах постоянно всплывали разные имена и фамилии, она часто поминала своих друзей и членов семьи, но на памяти жителей города никто из них не навещал её. Мадам всегда тяготела к одиночеству. Её единственным верным спутником был ручной сокол – вернее, соколица по имени Мэриан.
Мэриан была не менее удивительной личностью, чем её хозяйка. Во-первых, по птичьим меркам она считалась глубокой пенсионеркой, но умирать пока не собиралась. Единственный городской ветеринар как-то осматривал её, когда она подхватила насморк, и заявил, что в остальном её можно назвать абсолютно здоровой. Как и в случае с мадам Фалько, никто не знал, сколько ей лет, но все сходились во мнении, что она живёт с хозяйкой с самого основания магазина. Никто не мог представить эту лавку без птицы – так же, как город без лавки. Во-вторых, Мэриан отличалась не меньшей пунктуальностью, чем мадам. Каждое утро, когда хозяйка стояла у дверей и курила, соколица неизменно сидела на её плече и зорким глазом высматривала клиентов. Видя, что кто-то направляется к магазину, она издавала пронзительный клёкот – то ли приветствуя гостя, то ли оповещая мадам, что к ней явились. Когда посетитель переступал порог – при условии, что это был человек, который ей нравился, – она спешила обслужить его вперёд хозяйки. Забиралась на плечо, перебирала клювом волосы, что-то клекотала на ухо, а то и по-доброму подшучивала – подкрадывалась сзади и выкрикивала боевой клич, от которого студенты проливали кофе, пенсионеры теряли очки, а особо впечатлительные гости могли и поседеть до срока. По вечерам, когда здесь собирались любители вина и поэзии, она неизменно оказывалась в центре внимания. Её манеры сражали горожан наповал – взять хотя бы походку, с какой она расхаживала по столу, выбирая, чем поживиться. Соколица была настоящей леди. И за столом держала себя соответственно – никогда не лезла вперёд других, скромно, но с достоинством, дожидалась своей очереди и всегда с благодарностью смотрела на того, кто осмеливался угостить её чем-нибудь. Порой посетители опасались кормить её тем, что ели сами, хотя мадам Фалько неоднократно говорила, что Мэриан – особенная птица, её можно хоть кислотой поить – всё переварит. Конечно, на эксперименты с кислотой никто не решился, но конфеты, сухарики, зефирных человечков и поджаренные колбаски она сметала на ура, да ещё и шампанским запивала. Иногда, перебрав игристого напитка из чьего-нибудь бокала и слегка захмелев, она принималась потешно танцевать и выделывать петли в воздухе, чем вызывала неподдельную радость зрителей. А после, когда уставшие посетители разбредались по своим квартирам, она тоже возвращалась домой – в подвешенную к потолочной балке старую клетку с истончившимся деревянным дном и позеленевшими медными прутьями. По словам мадам Фалько, её питомица была категорически против ремонта и ни в какую не соглашалась переехать в новое жилище, несмотря на ветхое состояние старого.
Так они и жили – мадам Фалько, Мэриан и их магазин, – а между тем город менялся. Становился больше и современнее, раздавался вширь и в длину, поглощал окрестные деревни и дачные посёлки, выкашивал километры лесов и степей, разживался новыми заводами, фабриками и небоскрёбами, утопал в дыму и чернел от сажи. Вместе с городом менялась и мадам. Тот маленький уютный городок, казалось, застывший вне времени, умирал, и вслед за ним умирала она. Не старела, просто увядала. Худела, бледнела, теряла аппетит, с каждым днём становилась мрачней и задумчивей. В былые времена горожане обратили бы на это внимание, принялись бы судачить, придумывать теории, объясняющие её состояние – одна другой фантастичнее, – да вот беда: её магазин давно не пользовался той популярностью, что прежде. Хозяйка всё так же ждала и курила у порога, Мэриан исправно взлетала ей на плечо, но её радостный крик, за которым обычно следовал скрип двери и звон колокольчика, всё реже нарушал тишину лавки. Прежде здешняя тишина была хрупкой, как в заброшенном храме или в театре за мгновение до того, как занавес взметнётся и зал взорвётся аплодисментами, теперь же она стала тяжёлой, давящей, угрюмой. Мадам Фалько не находила себе места, работа стала ей не в радость, и вскоре она всё забросила. Перестала заваривать по утрам зелёный чай, разводить огонь в камине, смахивать пыль с книжных полок, печь пирожки и поливать цветы на подоконниках – что их поливать, если они и так все пересохли? И вот однажды утром она просто исчезла. Не умерла – её тела не нашли, не уехала – никто не видел, чтобы она паковала чемоданы и шла на вокзал, – просто исчезла. А люди и не заметили. Исчезла и исчезла, им-то какое дело? Никто не тосковал по этой никому не известной одинокой старьёвщице. За редкими исключениями…
Как-то по осени один известный в городе учёный, в бытность студентом имевший обыкновение покупать у неё сладости, захотел нанести визит в магазинчик, с которым у него было связано столько воспоминаний. Ему потребовалось немало времени и усердия, чтобы отыскать это маленькое строение на почти вымершей улочке, некогда считавшейся главной. Наконец его поиски увенчались успехом – как он и ожидал, теперь этот двухэтажный домик с черепичной крышей показался ему куда менее солидным, чем в юности. Он подошёл к двери и постучал – вернее, подёргал кольцо в пасти медного льва, чья голова служила своеобразной ручкой – но ему не ответили. Тогда он толкнул дверь – на его удивление, лавка оказалась не заперта. Учёный осторожно перешагнул порог, вдыхая привычный аромат старых книг и булочек с корицей – конечно, ему почудилось, на самом деле запахи давно выветрились, но ассоциативная память – такая штука… На мгновение ему показалось, что он вернулся во времена своей молодости. Всё было таким же родным и уютным: ряды прилавков и стеллажей, манекены в ретро-прикидах, старый граммофон – ныне он, конечно, молчал, но прежде из него постоянно лился ненавязчивый джаз или по-домашнему торжественная классика. Для полного соответствия воспоминаниям не хватало только хозяйки и её сокола. Знать бы, где они сейчас.
Его взгляд скользнул по клетке Мэриан, которая по-прежнему была прикручена к старой балке ржавой проволокой. Разумеется, птицы на месте не было. Лишь раскрытая нараспашку дверца слабо поскрипывала на ветру.
В этот момент в голове учёного что-то щёлкнуло. Он очень живо представил эту картину: мадам Фалько изящным жестом открывает клетку, и птица, прекрасно понимая, чего от неё хотят, вырывается на свободу, устремляясь к светлому прямоугольнику окна. Хозяйка и прежде выпускала её полетать, но теперь у неё был чёткий приказ – не возвращаться. Лететь, не оглядываясь, не думая, не сожалея, прочь от этих обшарпанных стен, дымящих труб, холодных подъездов, кричащих вывесок, ревущих машин, чужих людей. Туда, где ещё есть шанс выжить…
А что, если так оно и было? Вдруг мадам Фалько была душой этого города? Не того каменного монстра, в которого он превратился, а того уютного, солнечного, живого городка, каким он некогда был? И вот, когда он начал умирать, задыхаясь в отравляющих парах и не видя солнца за новостройками, она покинула его – как и положено душе, когда её тело погибает. Превратилась в соколицу – или просто слилась воедино со своей Мэриан – и упорхнула. Что птице города, она же крылата, не привязана к одному месту, может лететь, куда захочет. А ведь учёному – тогда ещё студенту – давно казалось, что в самой мадам Фалько есть что-то птичье. Лёгкие жесты, летящая походка, зоркие глаза, чуть вздёрнутый нос, похожий на клюв… Да даже имя, помнится, «falco» – это и есть «сокол», только по-латыни. И как он раньше этого не вспомнил?
Размышляя над своей странной теорией, учёный покинул лавку. Ему хотелось бы задержаться, изучить всё как следует, оживить воспоминания, но он спешил на деловую встречу и не мог опоздать. Спустя пару месяцев он попытался найти её снова, но на этот раз безуспешно. Может, он просто плохо искал, а может, её в самом деле снесли – кому нужен заброшенный магазин? Прошёл ещё год, второй, третий, и жители городка окончательно забыли о мадам Фалько. О её выпечке и антиквариате, кофе и пластинках, старом вине и вечерах под хорошую музыку. Только птицу иногда поминали – бывало, один старик шепнёт другому: «А помнишь, у какой-то дамы из числа наших соседей был сокол, не брезгующий конфетами и шампанским? Странное дело, я читал, нормальные птицы от этого дохнут, а тому было хоть бы хны! Просто чудеса! А я всегда говорил, что наш город особенный…» Годы шли, но одно оставалось неизменным. Ощущение лёгкой грусти, витавшее над улицами, словно полупрозрачный шлейф, в спешке брошенный крылатой волшебницей. Это ощущение одолевало всех, кому доводилось хоть раз взглянуть на старые районы города – то, что осталось от его исторического центра. Покатые крыши и скрипучие двери, французские окна и резные коньки, каминные трубы и покосившиеся веранды… Люди, приехавшие в город впервые, сразу проникались ностальгией по тому, чему никогда не были свидетелями. Порой им даже казалось, что они слышат музыку старого граммофона и тихий клёкот где-то в поднебесье. Музыка и клёкот сливались в песню, пронзительную, как иголка, до боли вгрызающаяся в старый винил. Многие жители и гости города пытались записать её нотами, сыграть на том или ином инструменте, придумать слова – они были уверены, что мелодия пришла к ним из ниоткуда, что это просто вдохновение, застигшее их в неподходящий момент. Но ни один из них так и не смог довести начатое до ума. У этой песни был только один автор и только один хозяин.
То была прощальная соколиная песня мадам Фалько.
Все сказки автора: #Мари_Лафитт@cityhaze
Конкурс: #Истинное_Волшебство@cityhaze
#сказка #городская_сказка #cityhaze
@темы: (с), проза, Мари Лафитт