Vox audita perit littera scripta manet (c)
среда, 20 декабря 2017
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
Зима, ніби справжня любов, починається в ліжку зранку –
спільним теплим повітрям, шепотом або сміхом,
коли світло, занадто біле, пробивається крізь фіранки
і розтікається по кімнаті так, що ним можна дихати –
довго-довго, якщо лежати тихо там.
Зима, ніби срібло з мережив, розсипається по оселі,
осідає між аркушів книг і в шафах між рушниками,
опановує поступово найдальших полиць пустелі
шапками, рукавицями, муфтами і шарфами,
різними сумнівами, вицвілими страхами.
І коли ти спитаєш, де тепер все те, у що ми вірили,
що станеться із домашніми янголами й святими,
я покажу тобі, як потвори з снів і добрі уявні звірі
сповільнюютьться, незвичайні і незнищимі,
і пересуваються в зиму, перетворюється на зиму.
А вона, як млява пропасниця, ходить з тіла у тіло
через позичені светри чи з одним на двох чаєм,
викидає суцвіття, достигла і обважніла,
випускає стріли і плодить зарості лілій,
зближує і розводить, вистуджує, зігріває.
спільним теплим повітрям, шепотом або сміхом,
коли світло, занадто біле, пробивається крізь фіранки
і розтікається по кімнаті так, що ним можна дихати –
довго-довго, якщо лежати тихо там.
Зима, ніби срібло з мережив, розсипається по оселі,
осідає між аркушів книг і в шафах між рушниками,
опановує поступово найдальших полиць пустелі
шапками, рукавицями, муфтами і шарфами,
різними сумнівами, вицвілими страхами.
І коли ти спитаєш, де тепер все те, у що ми вірили,
що станеться із домашніми янголами й святими,
я покажу тобі, як потвори з снів і добрі уявні звірі
сповільнюютьться, незвичайні і незнищимі,
і пересуваються в зиму, перетворюється на зиму.
А вона, як млява пропасниця, ходить з тіла у тіло
через позичені светри чи з одним на двох чаєм,
викидає суцвіття, достигла і обважніла,
випускає стріли і плодить зарості лілій,
зближує і розводить, вистуджує, зігріває.
воскресенье, 17 декабря 2017
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
а надвечір темнішає. чуєш, як стогне
вітер,
поки зорі там десь засинають на
підвіконнях,
поки ти, замерзаючи, сонно
вдягаєшь светр і ховаєш наляканий місяць в своїх
долонях. відчуваєш, як дихає місто тобі у
спину,
відчуваєш, яке воно змерзле, сумне,
порожнє,
як і ти. робиш крок, задихаючись,
через силу у кромішню пітьму, де єдиний твій
подорожній - сіроокий туман. просинаються
океани.
ти збираєш зірки, нiби фантики з
подарунків,
а вони на долонях твоїх залишають
шрами, наче опіки від недозволених
поцілунків. відчуваєш, як ніч обіймає тебе за
плечі,
чи як небо вплітає в волосся твоє
сузір'я.
ти колись помічав, як схвильовано
кожен вечір твої мертві моря омивають пусте
подвір'я. ти не знаєш і сам, звідки в тебе ще
стільки віри,
коли світлі надії вмирають тут
кожний ранок,
і чому кожен раз ти спустошений і
безсилий залишався живим, щоб зустріти
новий світанок.
вітер,
поки зорі там десь засинають на
підвіконнях,
поки ти, замерзаючи, сонно
вдягаєшь светр і ховаєш наляканий місяць в своїх
долонях. відчуваєш, як дихає місто тобі у
спину,
відчуваєш, яке воно змерзле, сумне,
порожнє,
як і ти. робиш крок, задихаючись,
через силу у кромішню пітьму, де єдиний твій
подорожній - сіроокий туман. просинаються
океани.
ти збираєш зірки, нiби фантики з
подарунків,
а вони на долонях твоїх залишають
шрами, наче опіки від недозволених
поцілунків. відчуваєш, як ніч обіймає тебе за
плечі,
чи як небо вплітає в волосся твоє
сузір'я.
ти колись помічав, як схвильовано
кожен вечір твої мертві моря омивають пусте
подвір'я. ти не знаєш і сам, звідки в тебе ще
стільки віри,
коли світлі надії вмирають тут
кожний ранок,
і чому кожен раз ти спустошений і
безсилий залишався живим, щоб зустріти
новий світанок.
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
мы были святы, словно дети простой
рыбацкой деревушки.
солёный и свободный ветер открыто
проникал к нам в души,
будил в нас бунт и с мамой спорил,
когда она звала домой. а возле сердца билось море, и это
море было мной.
мы уходили ранним утром, бродили
ночью возле скал.
пусть наше счастье было будто
случайным замком из песка, сметённым враз волною с илом и не
дожившим до рассвета,
но это счастье всё же было. найдя
портал в живое лето,
мы растворялись без остатка в
звучании его симфоний. а воздух был медово-сладким. на
обожжённом солнцем фоне
сияли наши взгляды, лица, и таймер
отмерял нам дни.
когда герой в закат стремится, что
будет ждать его за ним? там эпилог и вечный кризис. герой
один стоит у мола.
щекочет горло запах бриза, и
надвое весь мир расколот.
однажды ночью, смежив веки, он
думает о том, как стар. мы потерялись в вихре чеков и
веере кредитных карт.
сознаньем город крутит-вертит,
покой и сон давно нарушен.
и мы не святы. мы не дети простой
рыбацкой деревушки. мы лишь вопрос – что сколько
стоит? мы – банки и автомобили. а где-то бьётся сердце моря, которое
тебя любило.
рыбацкой деревушки.
солёный и свободный ветер открыто
проникал к нам в души,
будил в нас бунт и с мамой спорил,
когда она звала домой. а возле сердца билось море, и это
море было мной.
мы уходили ранним утром, бродили
ночью возле скал.
пусть наше счастье было будто
случайным замком из песка, сметённым враз волною с илом и не
дожившим до рассвета,
но это счастье всё же было. найдя
портал в живое лето,
мы растворялись без остатка в
звучании его симфоний. а воздух был медово-сладким. на
обожжённом солнцем фоне
сияли наши взгляды, лица, и таймер
отмерял нам дни.
когда герой в закат стремится, что
будет ждать его за ним? там эпилог и вечный кризис. герой
один стоит у мола.
щекочет горло запах бриза, и
надвое весь мир расколот.
однажды ночью, смежив веки, он
думает о том, как стар. мы потерялись в вихре чеков и
веере кредитных карт.
сознаньем город крутит-вертит,
покой и сон давно нарушен.
и мы не святы. мы не дети простой
рыбацкой деревушки. мы лишь вопрос – что сколько
стоит? мы – банки и автомобили. а где-то бьётся сердце моря, которое
тебя любило.
четверг, 16 ноября 2017
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
и всё закончится к зиме:
сонливость, сдержанность, усталость.
покажется, как будто мне
случайно это всё досталось.
дорог разбитых колея
и стук вечернего трамвая
разделят сущность бытия
на «быт» и «я» её меняя.
и будут пятиться дома ,
пытаясь дряхлость скрыть и старость.
зима… ну что с того, зима .
но нам тепла ещё досталось:
ещё не выпали снега
и нет рекламы новогодней,
и мы не выпали пока
друг другу в линиях ладоней,
не заступили за черту,
не оступились в зимней стуже
(я это всё себе зачту ,
когда увижу льдинки в лужах).
и ночь становится длинней,
чернилами на город льется...
и всё закончится к зиме.
а может, вовсе не начнется.
(с) Прогулки с Баваль
сонливость, сдержанность, усталость.
покажется, как будто мне
случайно это всё досталось.
дорог разбитых колея
и стук вечернего трамвая
разделят сущность бытия
на «быт» и «я» её меняя.
и будут пятиться дома ,
пытаясь дряхлость скрыть и старость.
зима… ну что с того, зима .
но нам тепла ещё досталось:
ещё не выпали снега
и нет рекламы новогодней,
и мы не выпали пока
друг другу в линиях ладоней,
не заступили за черту,
не оступились в зимней стуже
(я это всё себе зачту ,
когда увижу льдинки в лужах).
и ночь становится длинней,
чернилами на город льется...
и всё закончится к зиме.
а может, вовсе не начнется.
(с) Прогулки с Баваль
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
море слышится изнутри, и от этого очень больно. его дикий, голодный крик, из меня прорываясь с боем, упирается в гребни скал, в днища старых рыбацких лодок.
кто на странствия обрекал?
кто мне лил на ладони воду?
неприкаянна к якорям, здесь без адреса и прописки так запуталась в сентябрях, потерялась в безлюдных пирсах. море где-то внутри ревёт, бирюзовое и в барашках.
я лила в свои раны йод и носила твои рубашки. я жила, как могла, прости! я лелеяла эти волны.
было хуже бы, если штиль позволял бы тебя не помнить.
(с) sheril fenn
кто на странствия обрекал?
кто мне лил на ладони воду?
неприкаянна к якорям, здесь без адреса и прописки так запуталась в сентябрях, потерялась в безлюдных пирсах. море где-то внутри ревёт, бирюзовое и в барашках.
я лила в свои раны йод и носила твои рубашки. я жила, как могла, прости! я лелеяла эти волны.
было хуже бы, если штиль позволял бы тебя не помнить.
(с) sheril fenn
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
ночь, тишина, винтовка.
волки боятся выть.
на обгоревших сводках
мир обещает быть.
пламя лесных пожарищ,
визг глуповатых пуль.
"дай закурить, товари..."
небо, трава, июль.
танки, окопы, мины.
брустверы, блиндажи.
только бы не погибнуть,
только б остаться жить.
вечер в кровавых красках.
реки, равнины, смог.
где-то в округлых касках
вдруг потерялся бог.
тактики, штурмы, планы.
шарики-бомбы с рук.
стрелки идут по флангам,
руки рисуют круг.
ночь, тишина, винтовка.
люди готовы выть...
дым. сигареты. сводка.
мир обещает быть.
© девятиэтажный
волки боятся выть.
на обгоревших сводках
мир обещает быть.
пламя лесных пожарищ,
визг глуповатых пуль.
"дай закурить, товари..."
небо, трава, июль.
танки, окопы, мины.
брустверы, блиндажи.
только бы не погибнуть,
только б остаться жить.
вечер в кровавых красках.
реки, равнины, смог.
где-то в округлых касках
вдруг потерялся бог.
тактики, штурмы, планы.
шарики-бомбы с рук.
стрелки идут по флангам,
руки рисуют круг.
ночь, тишина, винтовка.
люди готовы выть...
дым. сигареты. сводка.
мир обещает быть.
© девятиэтажный
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
что скрывать, я люблю подводить итоги,
приводить всё к общему знаменателю, сводить к простому числу;
милее прочих мне жанр постскриптума, эпилога,
ценю его как искусство, учусь ему как ремеслу;
мне пора становиться взрослой, честной и строгой,
генетически расположенной к человеческому теплу.
научиться усилием воли перерабатывать смерть в свет,
вставать, в тишине скрипя стулом, не дожидаясь аплодисментов,
и говорить, не захлёбываясь вопросом, не заглядывая в ответ;
осваивать каторжный труд предпочтения, расставляя приоритеты;
знать: то, что ты называешь истиной, перестаёт быть истиной в тот момент,
когда ты начинаешь вслух говорить об этом.
я знаю теперь: ревность и совесть больше всего на свете
похожи на голод - сводят внутренности, не дают уснуть по ночам;
отвага - самая главная и единственная добродетель,
и ни мне, ни тебе, никому не по зубам и не по плечам;
тому, кто действительно счастлив, не нужен свидетель,
зритель нужен только исповедующему печаль.
глупо относить себя к тем, кого бог целовал в темя,
кого решено беречь от дурных вестей и конечных станций;
люди не делятся на плохих и хороших, на идущих в строю и вышедших из системы,
нет универсального выхода из всех сложившихся ситуаций;
любовь пренебрегает гордыми: все, кем я дорожила, остались с теми,
кто умеет ими взахлёб восхищаться.
я устала говорить об одном и том же из года в год да из текста в текст,
я боюсь разминуться с важным, смертельно боюсь.
пора признать: я несу отнюдь не тяжёлый крест,
я не вправе испытывать боль и грусть.
а в общем и целом я, словно Брест,
умираю, но не сдаюсь.
(c) Ксения Желудова
приводить всё к общему знаменателю, сводить к простому числу;
милее прочих мне жанр постскриптума, эпилога,
ценю его как искусство, учусь ему как ремеслу;
мне пора становиться взрослой, честной и строгой,
генетически расположенной к человеческому теплу.
научиться усилием воли перерабатывать смерть в свет,
вставать, в тишине скрипя стулом, не дожидаясь аплодисментов,
и говорить, не захлёбываясь вопросом, не заглядывая в ответ;
осваивать каторжный труд предпочтения, расставляя приоритеты;
знать: то, что ты называешь истиной, перестаёт быть истиной в тот момент,
когда ты начинаешь вслух говорить об этом.
я знаю теперь: ревность и совесть больше всего на свете
похожи на голод - сводят внутренности, не дают уснуть по ночам;
отвага - самая главная и единственная добродетель,
и ни мне, ни тебе, никому не по зубам и не по плечам;
тому, кто действительно счастлив, не нужен свидетель,
зритель нужен только исповедующему печаль.
глупо относить себя к тем, кого бог целовал в темя,
кого решено беречь от дурных вестей и конечных станций;
люди не делятся на плохих и хороших, на идущих в строю и вышедших из системы,
нет универсального выхода из всех сложившихся ситуаций;
любовь пренебрегает гордыми: все, кем я дорожила, остались с теми,
кто умеет ими взахлёб восхищаться.
я устала говорить об одном и том же из года в год да из текста в текст,
я боюсь разминуться с важным, смертельно боюсь.
пора признать: я несу отнюдь не тяжёлый крест,
я не вправе испытывать боль и грусть.
а в общем и целом я, словно Брест,
умираю, но не сдаюсь.
(c) Ксения Желудова
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
Где твои крылья?
У неё не было крыльев. Она хотела быть кем-то другим: Счастьем, Нежностью, Лаской, Терпением, Любовью, Гармонией, тем, к чему люди упорно стремятся из века в век, о чем мечтают и вспоминают с приятным чувством. Но никто не предоставил ей такого права. Крыльев не было у Злости, Гнева, Гордости, Лести и некоторых других. А ещё – у неё. А была она Одиночеством.
По вечерам, когда Город наполнялся разноцветьем огней, притворно греющих промозглые дворы и улицы, люди начинали собираться в толпу и брести к автобусным остановкам, а кафе зажигали вывески над входом, она просто брела подальше от автострад. Рыжие листья шуршали и шептались под ногами, не сдаваясь натиску дворников, упорно собиравших их по плотным серым пакетам всего пару часов назад. Красное, жёлтое, оранжевое не сдавалось серым оболочкам, а разлеталось по городу, будто стая птиц, почему-то не желавших улетать в тёплые края.
Она шла..
У неё не было крыльев. Она хотела быть кем-то другим: Счастьем, Нежностью, Лаской, Терпением, Любовью, Гармонией, тем, к чему люди упорно стремятся из века в век, о чем мечтают и вспоминают с приятным чувством. Но никто не предоставил ей такого права. Крыльев не было у Злости, Гнева, Гордости, Лести и некоторых других. А ещё – у неё. А была она Одиночеством.
По вечерам, когда Город наполнялся разноцветьем огней, притворно греющих промозглые дворы и улицы, люди начинали собираться в толпу и брести к автобусным остановкам, а кафе зажигали вывески над входом, она просто брела подальше от автострад. Рыжие листья шуршали и шептались под ногами, не сдаваясь натиску дворников, упорно собиравших их по плотным серым пакетам всего пару часов назад. Красное, жёлтое, оранжевое не сдавалось серым оболочкам, а разлеталось по городу, будто стая птиц, почему-то не желавших улетать в тёплые края.
Она шла..
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
cпи, мое золото.
умирают и в тридцать, и в двадцать.
безупречный овал cкруглится
под ломким фарфоровым пальцем.
а потом вдруг — хрясь! — и осыпется рябью,
подернется сетью трещин.
в отраженьях моих — тьмы и сонмы вопящих женщин,
вопрошавших, подобно тебе: я ль на свете милее...
спи, красавица, пока кожа как мрамор белеет,
завтра будет иначе. если случится завтра.
золотую баночку с кремом позабудешь на стойке барной,
меж тарелкой с несвежею осетриной и бокалом с каким-то зельем,
поутру умоешься ядом тоски и сомнений -
наши ноги опутаны, мы все откусили от яблока евы.
иль, к примеру, наткнешься на шип в саду и уснешь белоснежною девой.
или сядешь в авто, намотав на тонкую шейку шарфик,
и пусть тебе только двадцать, а в городе нет патриарших,
нет камина, над которым руки ломает твой мастер,
но и здесь по улицам аннушка бродит и льет свое масло.
или годы спустя, когда в тысячный раз будет сердце разбито,
ты выберешь пенную ванну с вином и острою бритвой.
даже если прорвешься, уйдешь от вечной погони -
этот день наступит, от лица отнимешь ладони,
а на них лишь прах, отпечаток гримасы страсти.
спи, дитя.
ни один из нас не рожден для счастья.
(с) Розовая стекловата
умирают и в тридцать, и в двадцать.
безупречный овал cкруглится
под ломким фарфоровым пальцем.
а потом вдруг — хрясь! — и осыпется рябью,
подернется сетью трещин.
в отраженьях моих — тьмы и сонмы вопящих женщин,
вопрошавших, подобно тебе: я ль на свете милее...
спи, красавица, пока кожа как мрамор белеет,
завтра будет иначе. если случится завтра.
золотую баночку с кремом позабудешь на стойке барной,
меж тарелкой с несвежею осетриной и бокалом с каким-то зельем,
поутру умоешься ядом тоски и сомнений -
наши ноги опутаны, мы все откусили от яблока евы.
иль, к примеру, наткнешься на шип в саду и уснешь белоснежною девой.
или сядешь в авто, намотав на тонкую шейку шарфик,
и пусть тебе только двадцать, а в городе нет патриарших,
нет камина, над которым руки ломает твой мастер,
но и здесь по улицам аннушка бродит и льет свое масло.
или годы спустя, когда в тысячный раз будет сердце разбито,
ты выберешь пенную ванну с вином и острою бритвой.
даже если прорвешься, уйдешь от вечной погони -
этот день наступит, от лица отнимешь ладони,
а на них лишь прах, отпечаток гримасы страсти.
спи, дитя.
ни один из нас не рожден для счастья.
(с) Розовая стекловата
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
колыбельная лету.
лето, звёздной ночи. приходи ещё.
если очень хочешь, выстави мне счёт
за покой и счастье немирских чудес.
тот, кто - сердца часть, он
скоро будет здесь.
ты же спи спокойно в листьях всех цветов.
мне уже не больно, я не вижу снов.
спи в большой кровати, колыбели из
всех упавших яблок, улетевших птиц,
сумерек осенних, мороси такой,
что включай кассетник и кричи и пой
с Шевчуком и Цоем, флейтой звонких труб,
не смотри в лицо мне, не коснувшись губ
тёплыми губами.
загорел.
оброс.
мне не нужен камень, чтоб забить им гвоздь
в сердце, что зачем-то
всё-таки срослось.
лето, будь же мудрым. будь когда-нибудь.
может, зимним утром. лето, просто будь
знойным и бесстыжим, трепетным на вкус,
пусть я буду рыжей,
конопатой пусть
от морских объятий, солнца и ветров.
я надену платье и покину кров.
но приходит сырость, сапоги, плащи.
не отыщешь выход - пробуй, поищи
под листвой, дождями, в поездах метро.
проберусь руками под его пальто,
замерев от счастья.
кто-то вновь спасён.
лето, я прощаюсь.
и прощаю всё.
(c) ната котовская
лето, звёздной ночи. приходи ещё.
если очень хочешь, выстави мне счёт
за покой и счастье немирских чудес.
тот, кто - сердца часть, он
скоро будет здесь.
ты же спи спокойно в листьях всех цветов.
мне уже не больно, я не вижу снов.
спи в большой кровати, колыбели из
всех упавших яблок, улетевших птиц,
сумерек осенних, мороси такой,
что включай кассетник и кричи и пой
с Шевчуком и Цоем, флейтой звонких труб,
не смотри в лицо мне, не коснувшись губ
тёплыми губами.
загорел.
оброс.
мне не нужен камень, чтоб забить им гвоздь
в сердце, что зачем-то
всё-таки срослось.
лето, будь же мудрым. будь когда-нибудь.
может, зимним утром. лето, просто будь
знойным и бесстыжим, трепетным на вкус,
пусть я буду рыжей,
конопатой пусть
от морских объятий, солнца и ветров.
я надену платье и покину кров.
но приходит сырость, сапоги, плащи.
не отыщешь выход - пробуй, поищи
под листвой, дождями, в поездах метро.
проберусь руками под его пальто,
замерев от счастья.
кто-то вновь спасён.
лето, я прощаюсь.
и прощаю всё.
(c) ната котовская
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
вот соберу я на скорую чемодан, взяв только пару книг, две-три майки, кроссы, фотоальбом, на веревочке талисман, путеводитель по улочкам разных стран – сяду в любой автобус [небрит, начёсан] и прямым рейсом поеду, ну, скажем, в Рим. просто понюхать раз итальянский кофе или пройтись по бульварам – как медь литым. пусть даже дует ветер – и черт бы с ним. будет узор на небе – цветы на штофе, будет разлит по лужам цветной бензин. ночью там будет шумно: вино и танцы, листья под цвет: коралл или же рубин. переживать же – не будет совсем причин – будут причины счастливо улыбаться.
выкрашу волосы, может, набью тату я на лодыжке или же на запястье… я изучу десятки других культур, я откажусь от долларов, от купюр, чтобы узнать, как выглядит все же счастье. переоденусь в костюмы других людей 50-х годов, например. чем не дело? я за неделю сыграю пятьсот ролей, спраздную бабушкин праздничный юбилей, съем килограмм черешни [увы, неспелой]. буду я в Риме. магнитов куплю друзьям, маме – посуду. папе могу блокноты… раз с парашютом прыгну. и к небесам вдруг прислонюсь. останусь, скорее, там. там и останусь. утром проснусь в субботу в теплом отеле. трогает шею свет. я буду рисовать акварелью сосны. а через месяц новый куплю билет, новый увижу день и закат, рассвет, новые зимы, осени или вёсны.
снова уеду поездом ли, авто… буду жить так, словно в фильмах и в киноленте. теплый накину шарф на свое пальто, рваные джинсы, свитер. никто. никто больше не скажет: «снимите! переоденьте!».
может быть, буду и в розовых я очках… вот на руке выцветает тату-мехенди… пусть за спиной останется клуб табака, буду ладонями гладить я облака, буду я жить точно так, словно я в легенде.
разные камешки я положу в карман, а на асфальте – бензинные те же
пятна.
воздух все так же свеж и немножко прян. вот соберу я однажды свой чемодан
и никогда, никогда
не вернусь
обратно.
(c) Alaska
выкрашу волосы, может, набью тату я на лодыжке или же на запястье… я изучу десятки других культур, я откажусь от долларов, от купюр, чтобы узнать, как выглядит все же счастье. переоденусь в костюмы других людей 50-х годов, например. чем не дело? я за неделю сыграю пятьсот ролей, спраздную бабушкин праздничный юбилей, съем килограмм черешни [увы, неспелой]. буду я в Риме. магнитов куплю друзьям, маме – посуду. папе могу блокноты… раз с парашютом прыгну. и к небесам вдруг прислонюсь. останусь, скорее, там. там и останусь. утром проснусь в субботу в теплом отеле. трогает шею свет. я буду рисовать акварелью сосны. а через месяц новый куплю билет, новый увижу день и закат, рассвет, новые зимы, осени или вёсны.
снова уеду поездом ли, авто… буду жить так, словно в фильмах и в киноленте. теплый накину шарф на свое пальто, рваные джинсы, свитер. никто. никто больше не скажет: «снимите! переоденьте!».
может быть, буду и в розовых я очках… вот на руке выцветает тату-мехенди… пусть за спиной останется клуб табака, буду ладонями гладить я облака, буду я жить точно так, словно я в легенде.
разные камешки я положу в карман, а на асфальте – бензинные те же
пятна.
воздух все так же свеж и немножко прян. вот соберу я однажды свой чемодан
и никогда, никогда
не вернусь
обратно.
(c) Alaska
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
он ищет музыку во всем- в кофейных чашках, в медных крышках, и дерево, и камни слышит, и каждый звук в себе несёт. играя на любом столе, руле, стекле, колене, книге, он состоит в великой лиге несущих истину земле. и, наблюдая этот свет, причастность, таинство и чудо, я знаю, кто он и откуда и почему не человек. и как, рождённый от людей, он неподвластен их законам, хозяин огненных драконов, летящих в вечной темноте. я знаю боль его и страсть, созвучия, аккорды, песни, ступени древних нотных лестниц, сегодня, завтра и вчера. он ищет музыку во мне, но кажется, не в этом дело. в его руках звучит не тело, а то, чему названий нет. и отдаваясь высоте - сверхзвуковой и безупречной - я становлюсь ему не речью, но музыкой небесных тел.
(с) Кот Басё
(с) Кот Басё
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
я падаю в траву, я прорастаю,
я - утро перламутровых лесов,
я - край, я - тот, кто исходил по краю
тропу с начала до конца веков.
я - тихий полдень августа, я - ветер,
хрустальный звон морозного окна,
я стар, я очень стар, я юн и светел,
я - дева и дракон, я точно та,
которой по плечу и дважды в реку,
и соляною глыбою во брод.
я - все, что нужно в смерти человеку,
я продлеваю, прерываю род,
вода во мне кипит и льдами стынет,
огонь мне шепчет: здравствуй же, сестра...
я здравствую, навеки и отныне.
я падаю в траву,
и я - трава.
(с) Олли Вингет | Пряша
я - утро перламутровых лесов,
я - край, я - тот, кто исходил по краю
тропу с начала до конца веков.
я - тихий полдень августа, я - ветер,
хрустальный звон морозного окна,
я стар, я очень стар, я юн и светел,
я - дева и дракон, я точно та,
которой по плечу и дважды в реку,
и соляною глыбою во брод.
я - все, что нужно в смерти человеку,
я продлеваю, прерываю род,
вода во мне кипит и льдами стынет,
огонь мне шепчет: здравствуй же, сестра...
я здравствую, навеки и отныне.
я падаю в траву,
и я - трава.
(с) Олли Вингет | Пряша
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
пришли.
изъяли зеркала.
сказали: велено властями.
на все вопросы – ни черта.
и только в опустевших рамах
зияли выжженной дырой,
уже не в силах отразиться
не понимавшие, зачем,
наши испуганные лица.
настали годы без зеркал.
без столь обычного предмета.
привычка видеться с собой,
как чашка кофе с сигаретой -
ее так просто не убрать,
и поневоле ищешь взглядом
тебе родного близнеца
внутри стеклянного квадрата.
ходили слухи – как без них?
о людях, запертых в «зеркалках»,
(больницах в тихих городках,
куда свозили, как на свалку,
всех тех, кто зеркала укрыл.)
мол, напрочь съехали с катушек...
ведь будто нынче
в зеркалах
все видят
собственные
души.
а я ведь тоже сохранил.
смотреть боюсь, не хватит духу.
и лишь мой пес, мой старый пес,
больной усталый развалюха,
увидев в зеркале себя,
не убежал,
не выл,
не лаял,
и,
бог свидетель,
каждый раз
приветливо
хвостом
виляет.
(с) Deacon
изъяли зеркала.
сказали: велено властями.
на все вопросы – ни черта.
и только в опустевших рамах
зияли выжженной дырой,
уже не в силах отразиться
не понимавшие, зачем,
наши испуганные лица.
настали годы без зеркал.
без столь обычного предмета.
привычка видеться с собой,
как чашка кофе с сигаретой -
ее так просто не убрать,
и поневоле ищешь взглядом
тебе родного близнеца
внутри стеклянного квадрата.
ходили слухи – как без них?
о людях, запертых в «зеркалках»,
(больницах в тихих городках,
куда свозили, как на свалку,
всех тех, кто зеркала укрыл.)
мол, напрочь съехали с катушек...
ведь будто нынче
в зеркалах
все видят
собственные
души.
а я ведь тоже сохранил.
смотреть боюсь, не хватит духу.
и лишь мой пес, мой старый пес,
больной усталый развалюха,
увидев в зеркале себя,
не убежал,
не выл,
не лаял,
и,
бог свидетель,
каждый раз
приветливо
хвостом
виляет.
(с) Deacon
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
Искусство - наподобие куста,
раздвоена душа его живая:
божественное - пышная листва,
бесовское - система корневая.
раздвоена душа его живая:
божественное - пышная листва,
бесовское - система корневая.
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
иногда она мне писала
я так устала, так устала - невыносимо,
погода гадость, в магазине не было сигарет,
экзаменов перепутала даты, под ногами одна вода....
господи, дай мне силы! ей богу, сломается мой хребет.
помнишь, я как-то тебя просила?
мысленно обнимай меня иногда.
иногда она мне писала
я сегодня ходила кругами - вокруг двора,
и смотрела, есть ли помимо желтых еще какой-нибудь лист...
а потом гляжу на часы, думаю, ну пора!
написать тебе, как люблю тебя, как скучаю,
как без тебя всё быстро,
в смысле - все без тебя мелькает, дома огороды изгороди,
ну как в поезде если едешь,
и там в окне...
ты не забыл, что хотя бы изредка
я просила думать секундочку обо мне?
иногда она мне писала
вот сегодня точно решила - быстрее тебя забуду
чем ответ на вытянутый билет, еще побыстрее даже!..
почему ты смеешься?.. вот сделаю куклу вуду
поистыкаю иглами - вот ты тогда попляшешь!
и не смейся! ты не пишешь, как будто забыл пароли,
не звонишь, как будто забыл мой номер,
"я забыл ее номер!" - моя любимая рубрика!...
что ты знаешь, дубина, о боли, той самой боли,
той что тебя превращает в дыру от бублика.
иногда она мне писала
про свои экзамены и зачеты,
про жужжащие за окном вертолеты,
про цунами и про клубнику, про дурацкие книги, но красочные обложки,
и про то, что ночью вычитала на Вики, но, такого, мол, "быть не может".
про дельфинов и старикашку Фрэйда,
про услышанную ей в переходе флейту,
про своего кота, про премьеры и про старье,
я не любил ее.
никогда
не любил
ее.
иногда она мне писала
про то, что хотела бы быть русалкой,
и что хвост бы украсила милой жемчужиной.
что сегодня она простужена,
но до завтра ей нужно срочно прочесть Шекспира,
("ох, этого сумасшедшего Гамлета-принца")
и с таким раскладом, конечно, лучше бы застрелиться.
или лучше еще - застрелить полмира...
и что она мне вчера звонила,
но я сволочь, и снова ей не ответил.
в общем, она писала мне все подряд.
*
знаете, если бы можно было
(я клянусь, что отдал бы все на свете)
приказать
"пожалуйста, не люби меня".
(c) ананасова
я так устала, так устала - невыносимо,
погода гадость, в магазине не было сигарет,
экзаменов перепутала даты, под ногами одна вода....
господи, дай мне силы! ей богу, сломается мой хребет.
помнишь, я как-то тебя просила?
мысленно обнимай меня иногда.
иногда она мне писала
я сегодня ходила кругами - вокруг двора,
и смотрела, есть ли помимо желтых еще какой-нибудь лист...
а потом гляжу на часы, думаю, ну пора!
написать тебе, как люблю тебя, как скучаю,
как без тебя всё быстро,
в смысле - все без тебя мелькает, дома огороды изгороди,
ну как в поезде если едешь,
и там в окне...
ты не забыл, что хотя бы изредка
я просила думать секундочку обо мне?
иногда она мне писала
вот сегодня точно решила - быстрее тебя забуду
чем ответ на вытянутый билет, еще побыстрее даже!..
почему ты смеешься?.. вот сделаю куклу вуду
поистыкаю иглами - вот ты тогда попляшешь!
и не смейся! ты не пишешь, как будто забыл пароли,
не звонишь, как будто забыл мой номер,
"я забыл ее номер!" - моя любимая рубрика!...
что ты знаешь, дубина, о боли, той самой боли,
той что тебя превращает в дыру от бублика.
иногда она мне писала
про свои экзамены и зачеты,
про жужжащие за окном вертолеты,
про цунами и про клубнику, про дурацкие книги, но красочные обложки,
и про то, что ночью вычитала на Вики, но, такого, мол, "быть не может".
про дельфинов и старикашку Фрэйда,
про услышанную ей в переходе флейту,
про своего кота, про премьеры и про старье,
я не любил ее.
никогда
не любил
ее.
иногда она мне писала
про то, что хотела бы быть русалкой,
и что хвост бы украсила милой жемчужиной.
что сегодня она простужена,
но до завтра ей нужно срочно прочесть Шекспира,
("ох, этого сумасшедшего Гамлета-принца")
и с таким раскладом, конечно, лучше бы застрелиться.
или лучше еще - застрелить полмира...
и что она мне вчера звонила,
но я сволочь, и снова ей не ответил.
в общем, она писала мне все подряд.
*
знаете, если бы можно было
(я клянусь, что отдал бы все на свете)
приказать
"пожалуйста, не люби меня".
(c) ананасова
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
я разучилась писать правильные вещи.
такие, чтобы стройно, и с кучей непонятной, но красивой хуйни,
чтобы все читали и говорили "ах, как хорошо" и "до мурашек",
и еще "очень напоминает Веню Тураскову" и "Петю Хуятова",
но вполне самодостаточно.
а все почему?
потому что ничего не колышется внутри, как раньше,
когда была одна большая боль и много маленьких,
ты их носишь в себе, практически коллекционируешь,
когда сдуваются, подкармливаешь.
лелеешь. поешь им колыбельные, убаюкиваешь алкоголем,
обсасыванием этих самых болей
с людьми, которых почему-то называешь "друзья".
а потом случается новая боль,
которая сжирает все маленькие и большие, что были до,
запихивает их в свою пустую пасть,
и в тебе кроме нее ничего не остается.
а потом все затихает.
как после последнего выстрела,
когда стрелять больше некому, потому что все умерли.
и ничего особенного, в целом, не случается.
просто тихо и пусто,
и чувство утраты, убогое, неполноценное,
по тем временам, когда ты все чувствовал
как в первый и последний раз,
верил и в сказки, и в ужасы,
знал, что чего-нибудь да стоишь,
умеешь любить глубже, чем Данте,
умеешь быть прекрасной и бестелесной имбриной,
в руках у которой непокорное время,
спишь с Дьяволом, жалея его,
собираешь судьбы и истории.
но потом все затихает.
и ты стоишь посреди этого странного мира,
как пугало,
которое имеет тело, и то уродливое,
имеет будущее, но на одном месте,
имеет сердце, но из дерева.
соберите меня по частям и положите в коробку,
туда же — все мои бесполезные красивые слова,
неспособные вылечить многократно преданное
и не единожды мертвое существо,
утонувшее в золе,
сгоревшее без огня.
(с) Саша Кит
такие, чтобы стройно, и с кучей непонятной, но красивой хуйни,
чтобы все читали и говорили "ах, как хорошо" и "до мурашек",
и еще "очень напоминает Веню Тураскову" и "Петю Хуятова",
но вполне самодостаточно.
а все почему?
потому что ничего не колышется внутри, как раньше,
когда была одна большая боль и много маленьких,
ты их носишь в себе, практически коллекционируешь,
когда сдуваются, подкармливаешь.
лелеешь. поешь им колыбельные, убаюкиваешь алкоголем,
обсасыванием этих самых болей
с людьми, которых почему-то называешь "друзья".
а потом случается новая боль,
которая сжирает все маленькие и большие, что были до,
запихивает их в свою пустую пасть,
и в тебе кроме нее ничего не остается.
а потом все затихает.
как после последнего выстрела,
когда стрелять больше некому, потому что все умерли.
и ничего особенного, в целом, не случается.
просто тихо и пусто,
и чувство утраты, убогое, неполноценное,
по тем временам, когда ты все чувствовал
как в первый и последний раз,
верил и в сказки, и в ужасы,
знал, что чего-нибудь да стоишь,
умеешь любить глубже, чем Данте,
умеешь быть прекрасной и бестелесной имбриной,
в руках у которой непокорное время,
спишь с Дьяволом, жалея его,
собираешь судьбы и истории.
но потом все затихает.
и ты стоишь посреди этого странного мира,
как пугало,
которое имеет тело, и то уродливое,
имеет будущее, но на одном месте,
имеет сердце, но из дерева.
соберите меня по частям и положите в коробку,
туда же — все мои бесполезные красивые слова,
неспособные вылечить многократно преданное
и не единожды мертвое существо,
утонувшее в золе,
сгоревшее без огня.
(с) Саша Кит
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
знаешь, ночью луна - все равно что винил в конверте, как украсть бы ее? все равно патефон без дела, белый цвет в каталоге помечен как символ смерти - ни бесстрастный психолог, ни старый слепец-аптекарь не могли мне помочь. приходилось справляться дома без таблеток, микстур, молчания и селф-харма, может, вот почему не сумел я изгнать твой голос, прорастающий сквозь синтезаторы и гитары?
карандаш отмотает назад временнУю ленту из кусочков неровной, изъеденной солью пленки. я все понял тогда, но продолжил играть зачем-то заключительный трек, оказавшийся несведенным. напоследок обдав неизбывным, томящим жаром, ты покинула дом, позабыв телефон и деньги, на ворота неоновой кузницы с диким лязгом был повешен замок в виде бюста сапфо.
навеки.
все осколки реальности вряд ли вернешь на место - нелегко сделать сердце из полного крови кома, если помнятся бледные строчки совместных песен, и лицо на обложке
вроде
еще
знакомо.
© Оскар Рубио
карандаш отмотает назад временнУю ленту из кусочков неровной, изъеденной солью пленки. я все понял тогда, но продолжил играть зачем-то заключительный трек, оказавшийся несведенным. напоследок обдав неизбывным, томящим жаром, ты покинула дом, позабыв телефон и деньги, на ворота неоновой кузницы с диким лязгом был повешен замок в виде бюста сапфо.
навеки.
все осколки реальности вряд ли вернешь на место - нелегко сделать сердце из полного крови кома, если помнятся бледные строчки совместных песен, и лицо на обложке
вроде
еще
знакомо.
© Оскар Рубио
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
ты приводишь людей в свою жизнь и она - особняк,
ты проводишь гостей меж капканов и мимо собак,
маскируешь заранее сгнивший сарай, пару склепов,
забираешь плащи и зонты в захламлённых сенях,
дальше - хуже, но хаос прикрыт распечатками неба.
ты приводишь скромнейшего гостя к его гостевой,
объясняешь, что спальня запретна пока он не "свой",
что вы будете видеться в холле, у фортепиано.
говоришь: "да, у нас понимание и родство,
только самое главное - не приближайтесь к чулану".
самый чуткий не спросит, упорный - пойдёт напролом,
дверь запаяна хромом - упорный надавит сверлом,
но металл не свергаем. "секреты закрыты? прощайте".
самый смелый ввернёт: "ваше северное крыло -
колыбель Полтергейстов, изгоним их в анфиладе?"
ты приводишь людей в особняк на коктейль, насовсем,
держишь взглядами - ищешь предателей и друзей,
ведь однажды один из них ткнёт в морозильник в подвале,
кто-то вдруг заподозрит, что грунт под сараем просел:
"где вообще те жильцы, что ранее здесь проживали"?
кто-то добрый увидит лишь сад, твою грусть, свет с листвой;
и единственный гость не спросил про чулан ничего,
не пытался взломать его: знает заведомо - что там,
потому что и сам такой - с особняком-головой,
где в чулане ребёнок внутренний ждёт космолёты.
мир устроит вам встречу в комнате игровой,
посмеётся, как мнят себя замком пустые свободы.
(с) Дарья Соль
ты проводишь гостей меж капканов и мимо собак,
маскируешь заранее сгнивший сарай, пару склепов,
забираешь плащи и зонты в захламлённых сенях,
дальше - хуже, но хаос прикрыт распечатками неба.
ты приводишь скромнейшего гостя к его гостевой,
объясняешь, что спальня запретна пока он не "свой",
что вы будете видеться в холле, у фортепиано.
говоришь: "да, у нас понимание и родство,
только самое главное - не приближайтесь к чулану".
самый чуткий не спросит, упорный - пойдёт напролом,
дверь запаяна хромом - упорный надавит сверлом,
но металл не свергаем. "секреты закрыты? прощайте".
самый смелый ввернёт: "ваше северное крыло -
колыбель Полтергейстов, изгоним их в анфиладе?"
ты приводишь людей в особняк на коктейль, насовсем,
держишь взглядами - ищешь предателей и друзей,
ведь однажды один из них ткнёт в морозильник в подвале,
кто-то вдруг заподозрит, что грунт под сараем просел:
"где вообще те жильцы, что ранее здесь проживали"?
кто-то добрый увидит лишь сад, твою грусть, свет с листвой;
и единственный гость не спросил про чулан ничего,
не пытался взломать его: знает заведомо - что там,
потому что и сам такой - с особняком-головой,
где в чулане ребёнок внутренний ждёт космолёты.
мир устроит вам встречу в комнате игровой,
посмеётся, как мнят себя замком пустые свободы.
(с) Дарья Соль
Такий він весь тонкий, голубокровий, інтелектуальній, лінивий і йобнутий (с)
ты приводишь людей в свою жизнь и она - особняк,
ты проводишь гостей меж капканов и мимо собак,
маскируешь заранее сгнивший сарай, пару склепов,
забираешь плащи и зонты в захламлённых сенях,
дальше - хуже, но хаос прикрыт распечатками неба.
ты приводишь скромнейшего гостя к его гостевой,
объясняешь, что спальня запретна пока он не "свой",
что вы будете видеться в холле, у фортепиано.
говоришь: "да, у нас понимание и родство,
только самое главное - не приближайтесь к чулану".
самый чуткий не спросит, упорный - пойдёт напролом,
дверь запаяна хромом - упорный надавит сверлом,
но металл не свергаем. "секреты закрыты? прощайте".
самый смелый ввернёт: "ваше северное крыло -
колыбель Полтергейстов, изгоним их в анфиладе?"
ты приводишь людей в особняк на коктейль, насовсем,
держишь взглядами - ищешь предателей и друзей,
ведь однажды один из них ткнёт в морозильник в подвале,
кто-то вдруг заподозрит, что грунт под сараем просел:
"где вообще те жильцы, что ранее здесь проживали"?
кто-то добрый увидит лишь сад, твою грусть, свет с листвой;
и единственный гость не спросил про чулан ничего,
не пытался взломать его: знает заведомо - что там,
потому что и сам такой - с особняком-головой,
где в чулане ребёнок внутренний ждёт космолёты.
мир устроит вам встречу в комнате игровой,
посмеётся, как мнят себя замком пустые свободы.
(с) Дарья Соль
ты проводишь гостей меж капканов и мимо собак,
маскируешь заранее сгнивший сарай, пару склепов,
забираешь плащи и зонты в захламлённых сенях,
дальше - хуже, но хаос прикрыт распечатками неба.
ты приводишь скромнейшего гостя к его гостевой,
объясняешь, что спальня запретна пока он не "свой",
что вы будете видеться в холле, у фортепиано.
говоришь: "да, у нас понимание и родство,
только самое главное - не приближайтесь к чулану".
самый чуткий не спросит, упорный - пойдёт напролом,
дверь запаяна хромом - упорный надавит сверлом,
но металл не свергаем. "секреты закрыты? прощайте".
самый смелый ввернёт: "ваше северное крыло -
колыбель Полтергейстов, изгоним их в анфиладе?"
ты приводишь людей в особняк на коктейль, насовсем,
держишь взглядами - ищешь предателей и друзей,
ведь однажды один из них ткнёт в морозильник в подвале,
кто-то вдруг заподозрит, что грунт под сараем просел:
"где вообще те жильцы, что ранее здесь проживали"?
кто-то добрый увидит лишь сад, твою грусть, свет с листвой;
и единственный гость не спросил про чулан ничего,
не пытался взломать его: знает заведомо - что там,
потому что и сам такой - с особняком-головой,
где в чулане ребёнок внутренний ждёт космолёты.
мир устроит вам встречу в комнате игровой,
посмеётся, как мнят себя замком пустые свободы.
(с) Дарья Соль